Revolver Maps

суббота, 25 декабря 2010 г.

Приходилось ли вам воровать кабанчиков?

Мне нет. Пока. Мало ли что. В жизни могут пригодится разные умения.

Поэтому я решил поделиться теми знаниями, которые приобрел у своих учеников, когда сеял "разумное, доброе, вечное" в одной из школ на окраине Одессы.
Если вам приспичило украсть кабанчика, вы должны помнить, что эти поставщики донорских органов имеют привычку хрюкать, а в моменты сильного душевного волнения очень противно визжать. Что создает не только вам, но и их хозяевам душевный дискомфорт.

Избежать этого можно простым и действенным способом. Перед тем, как поместить кабанчика в мешок, в котором вы понесете его домой, насыпьте туда мелкий пепел. Как только противное животное попробует начать вопить, пепел моментально попадет в его дыхательные пути, что заставит его заткнуться. И он тихонько будет сидеть всю дорогу.

Некоторые, вполне приличные с виду люди, советуют применять вместо пепла другие мелкодисперсные вещества.

Надеюсь эти сведения покажутся кому-то полезными. Удачи. И приятного аппетита.




среда, 22 декабря 2010 г.

Сложности виноделия. Окончание.

«Пошли, Валера, возьмем вина и пойдем его спасать,» - сказал Николай Диордиевич.

Он зашел в сарай, где и обнаружил ведро "Изабеллы" аккуратно спрятанное за станком.
Но вместо спасения Степаныча направился к столу.
"Нина! Принеси нам жаренной картошки", - сказал он председателевой жене. - "Садись, Валера, позавтракаем".
"А как же председатель?", - растерянно спросил я.
"Успеем," - ответил спокойно мой начальник, - "нечего коров Изабеллой поить. Он бы еще своим свиньям для аппетита коньяк наливал. Пусть теперь побегает".
Нина принесла сковороду картошки. "Снидайте, будь ласка, - запыхавшись, сказала она, - побижу, подывлюсь, як там мий чоловик".
Николай Диордиевич поставил на стол ведро и зачерпнул ковш "Изабеллы". Я с некоторым содроганием посмотрел на ведро, свалившее прошлым вечером с ног быка. Что же с нами будет?
Мы не торопясь позавтракали, попробовали вино. После чего Николай Диордиевич сказал: "Хорошее вино у Степаныча. Жаль, если его бык забодает, пошли выручать".
Не успели мы выйти на улицу, как к нам подошли местные мужики и сказали: "Что с Васькой случилось, не понятно... Такой бычок спокойный. А тут...".
"Где они?" - спросил Диордиевич деловито.
"За коровником," - сказал один из мужиков, - "голова знав, куды бегти".
Решительным шагом мой начальник направился к коровнику. За ним засеменили местный мужики. Обернувшись на ходу, Николай Диордиевич бросил мне: "Валера, захвати, пожалуйста, ведро, это надолго".
Подойдя к столу, я обнаружил на нем еще и тарелку творога с чесноком и зеленым луком. Это уж для меня. Прихватив все это богатство, я припустил за процессией.
Председатель действительно знал, куда бежать.
За коровником располагалась куча навоза. Даже не куча, а гора. Настоящий Эверест. Метров пять высотой. Вот на этой куче, почти у самой вершины, и восседал наш гостеприимный хозяин. Внизу, нервно помахивая хвостом, стоял бычок. Иногда он поднимал голову и издавал тяжкое мычание. Поодаль расположилась толпа благодарных зрителей. Здесь были дежурные доярки, старухи и, конечно, толпа сельских ребятишек. Тихо обсуждали сложившуюся ситуацию. Зная крутой нрав председателя, все старательно скрывали ухмылки за маской тревожной озабоченности. Но временами кто-нибудь да отворачивался, пытаясь скрыть рвавшийся наружу смех.
У подножия, по колено в навозе, стояла жена председателя с авоськой в руках. Я вопросительно оглянулся. «Пирожки она ему принесла, - прыснула какая-то девушка, - кто знает, сколько ему там сидеть придется».
Мы с Диордиевичем отошли в сторонку, сели рядом с ведром и стали наблюдать.
«Чего они ждут?» - спросил я.
«Пастуха, - ответил мой начальник, - остальные бояться. Кто знает, что у него в голове».
Лежа на траве, мы наблюдали бестолковую суету заместителя Степаныча, безуспешные попытки Нины подняться по рыхлому навозу к председателю, возню ребятишек. В центре этого водоворота были неподвижные фигуры двух главных действующих лиц, бычка Васьки и его злополучного хозяина.
Мы с Диордиевичем успели оприходовать солидную часть принесенных с собой припасов, когда на сцене появился колхозный пастух. Судя по внешнему виду, состояние у него было не намного лучше, чем у бычка.
Пастух подошел к Ваське, потрепал его по холке и, взяв за цепь, попытался повести его за собой. Не тут-то было. Бычок и не шелохнулся. Минут пять пастух суетился вокруг него, толкал, тянул, что-то шептал на ухо. Бесполезно. Бычок не обращал ни на него, ни на окружающую кучу навоза толпу никакого внимания. В его налитых кровью глазах не отражались ни небо, ни пастух, ни зеленая трава. В них отражалась только находившаяся на куче навоза фигура Иуды. Человека, которому он верил и который вверг его в пучину непонятных, но от того не менее мучительных страданий.
Повозившись с бычком, пастух махнул рукой и сказал: «Надо воды принести, может это поможет».
Тут он заметил нас и стал смещаться в нашу сторону. Подойдя к нам, он сказал: «Позычьте на пару минут ведро, воды принести». Но увидев содержимое ведра, тяжело вздохнул. Николай Диордиевич зачерпнул полную кружку и подал ее пастуху. После чего к нам присоединились и другие мужики, до того стоявшие в сторонке.
На кратком совещании – вино быстро закончилось – было решено бычка не трогать, а забить железный штырь, привязать к нему Ваську и увести председателя.
Что вскоре и было сделано.
Окончание нашего визита было несколько скомкано. Понимая, что председателю надо прийти в себя после столь бурных переживаний, мы стали собираться. Когда мы усаживались в машину, к нам подошли наши гостеприимные хозяева и смущенно сказали: «Приезжайте через пару недель и не на один день. Чему за пару дней можно научиться…»
Председательский шофер отвез меня в Одессу, Николая Диордиевича домой. Экзаменационные заботы заслонили и отодвинули в сторону воспоминания о приятной поездке.
У меня начался отпуск. Я отсыпался и целыми днями читал.
Как-то ночью мне приснилось, что в квартиру звонят. Сонный я открыл дверь. На пороге стоял Николай Диордиевич.
«Собирайся. – решительно сказал он. – Степаныч ждет. Я в машине». И стал спускаться по лестнице.
«Валера! – раздался голос снизу, - Ваську пришлось продать. Не простил он. Так что нам никто не помешает».

Сложности виноделия.

Осень. Время винограда и вина. В этом году в первый раз сам сделал вино. Сам собирал виноград, давил его руками, отжимал, тоже руками, сливал и т.д. Получилось немного, литров сто. Не себе, правда, но все-таки. Как сказали употребители, получилось. Пьют даже люди, которым не позволяет здоровье, такое легкое.

Но основы успеха были заложены давным-давно, когда я работал в школе, в Одессе.

Приехал я к своему заврайоно. Звали его Николай Диордиевич. Не знаю, может болгарин. Повел он меня к себе домой. Двор и дом он не стал показывать. А повел сразу в беседку, предмет гордости. Беседка и впрямь радовала глаз. Ограждали ее цветные, стеклянные витражи, сделанные собственноручно хозяином. Красивый стол, удобные сидения. И венец всего - два крана, выходящие прямо из стола. Пока хозяин накрывал на стол, я задумчиво смотрел на эти блестящие штуковины. 
Заметив мое любопытство, Николай Диордиевич, довольно сказал:"Тебе понравится". Усевшись, он пододвинул два бокала к краникам и спросил:"Красное?Белое?" "Белое,"- ответил я. Он нажал на кнопку и из крана полилось Шардоне. "А я Каберне выпью,"- сказал Николай Диордиевич.
В подвале, расположенном под беседкой, на стеклянных стенках которой женщины собирали виноград, стояли две бочки. С моторчиками, которые и качали вино наверх при нажатии кнопочки.

"Слушай, - сказал Диордиевич, - а поедем к моему другу, председателю колхоза. У него хорошее вино, заодно и познакомишься с виноделием. Ба-а-альшой специалист".
Отказывать начальству неудобно. Поехали. 

В большом председательском доме нас, оказывается, ждали. Жарились шашлыки, на столе стояла брынза, зелень и тарелки с варениками. С картошкой.
Познакомились, сели. Председатель стал потчевать. 
Больше всего разговоров было о вине, которым председатель заслуженно гордился. К бочкам он ходил сам. При этом посудой служило обычное эмалированное ведро. "В таком нельзя," - объяснил он.
После чего задумчиво сказал: "Выпей ведро-два, но зачем напиваться..." Что мы и сделали…
К двенадцати часам были опробованы все сорта. Председатель сходил за «Изабеллой», но попробовать этот сорт уже не получилось. Все вдруг захотели спать, видно выбились из сил.
Утром я проснулся от шума во дворе. Я вышел во двор и увидел, что посреди него лежит бычок председателя, а над ним рыдает его жена. То есть жена не бычка, а председателя. Мда…
Председатель нервно ходил тут же. Рядом стоял Николай Диордиевич. Грустно оглянувшись, он спросил меня: «Валера, а где ведро «Изабеллы»?» Я показал на опрокинутое ведро возле сарая. И тут Николай Диордиевич быстро подошел к ведру, поднял, осмотрел и так же быстро направился к бычку. Подойдя к нему, он наклонился и ткнул его вилкой. Бычок встрепенулся и поднял голову.
«Он пьян,» - сказал Диордиевич, - добрался, сволочь до нашего вин.»
Все зашумели и председатель, взяв ведро, тут же направился в погреб. Радость то какая!
Мы пошли к столу в предвкушении «Изабеллы». 
Скоро из погреба появился председатель и бодро направился к нам. Но не тут-то было…
Наперерез к нему бросился бычок. Бычок хоть и молодой, юноша, но уже крупненький. Председатель с ведром спрятался в сарае. Но эта рогатая тварь, что то на него затаила. Бычок отошел и разбежавшись, бросился на ворота сарая. Раздался треск. Ворота выдержали первый удар. Бычок отошел для следующей попытки. Жена председателя побежала к нему, но бычок, не обращая на нее внимания, снова бросился на ворота.
Раздался жуткий треск. Стало ясно, что ворота долго не выдержат. Жена председателя подбежала к нам: «Что это с ним?!»
«Голова болит, - сказал Николай Диордиевич, - похмелье у него, он же ведро «Изабеллы» выпил. А виноват Степаныч. Он так думает, вот и сердится.»
В это время председатель вылез на крышу сарая и спрыгнул с нее. Бычок увидел его и направился в его сторону. Председатель стал ретироваться. По мере его отступления, бычок набирал скорость. Председатель резво перемахнул через забор и побежал по улице. Бычок смел забор и бросился за ним. Вскоре они скрылись в облаках пыли.
«Пошли, Валера, возьмем вина и пойдем его спасать,» - сказал Николай Диордиевич.

вторник, 21 декабря 2010 г.

понедельник, 20 декабря 2010 г.

Еще видео от Дэвида.

Что-то Дэвид, после того, как женился на нашей бабе, стал присылать мне такие письма. И анекдоты его о супружеской жизни уж очень похожи на русские. Почти по Фрейду.

Вопросы космологии.

Два пригородных села Одессы - Усатово и Нерубайское - практически одно селение. Разделяет их только шоссе на Николаев или "объездная дорога". Поэтому, когда сельсовет предложил мне жилье в Нерубайском, я согласился.
Если кто был в Одессе, он знает, что оба села расположены на берегу лимана Хаджибей. Немного дальше по шоссе, слева от него находится лиман Куяльник с известным санаторием. До Хаджибеевского лимана проложена линия двадцатого трамвая. Так что добраться от Пересыпи можно за полчаса.
Те же, кто не бывал в Одессе, могут легко представить природу этих сел по фильму "Зеленый фургон", потому что знаменитая Севериновка, в которой хозяйничал Федька-бык и служил юный оперуполномоченный , расположена не так далеко.
Мне выделили домик, принадлежавший учительнице моей школы. Она с племянником и братом жила рядом. Вместе с домом мне досталась и рыжая маленькая собака, не только мастью и экстерьером похожая на лису, но, как вскоре выяснилось, и повадками. Буквально через неделю ко мне начали приходить соседи с жалобами на то, что моя собака ворует кур. Я, конечно, вежливо отверг их инсинуации, но стал приглядываться к своему сожителю. И вскоре я таки поймал его с соседской курицей в зубах. Мое стремление вернуть курицу хозяевам оказалось невыполнимым. У курицы были травмы "несовместимые с жизнью". Поэтому, я не стал нарываться на скандал и решил прикрыть товарища. Я отобрал у него курицу и сварил ее, справедливо решив, что и ему вареная курица больше понравится. Не думайте, что я сволочь. Я разделил курицу и бульон на двоих.
С этих пор мы зажили дружно...
Брат Елены Николаевны, учительницы, Алик был умный, веселый и добродушный человек. Он закончил какой-то симферопольский институт и закончил хорошо. Его оставили в аспирантуре, что в советские времена было не так просто.
Однако, именно в Симферополе с ним и случилось несчастье, изменившее всю его жизнь. Однажды, когда он проходил мимо какого-то магазина, его сбил сдававший задним ходом грузовик. Травма была такая тяжелая, что Алик находился в состоянии клинической смерти так долго, что врачи и не надеялись его выходить. Но он выжил. За время клинической смерти его мозг стал отмирать и повреждения были такие большие, что ему дали инвалидность первой группы. А на снимке мозга были явно заметны потемнения, свидетельствовавшие о том, что обширный участок лобной коры поврежден.
Помутнения у него случались раз-два в год. В эти периоды его отправляли в психиатрическую лечебницу, находившуюся в Александровке, в пяти минутах езды от северной оконечности Одессы, поселка Котовского. Лечение как тогда, так и сейчас, заключалось в накалывании несчастного кучей успокаивающих и транквилизаторов, в результате чего они ходят, как зомби, да и самочувствие ужасное. Естественно, больные всеми способами пытались избежать подобного "лечения". Алик тоже пытался всячески избежать Александровки.
Не знаю, что произошло, может быть в критический момент иммунная система Алика включилась на полную мощность и не выключилась, но стойкость его организма была потрясающей. Зимой 1984-85 года, когда с ноября по март температура в Одессе была -15 -20 градусов, у Алика началось обострение. Он успел почувствовать приближение санитаров и убежал к морю. Когда санитарная машина подъехала, мы с Аликом стояли на краю прибоя. На поверхности моря плавали льдины и ледяная шуга. Я пытался уговорить его поехать с врачами. Когда санитары стали приближаться, Алик зашел в море по грудь и ухмыляясь стал предлагать им: "Заходите, ребята". Естественно, смельчаков не нашлось. Стоило в такую погоду промочить ноги и воспаление легких гарантировано.
Когда через два часа машина уехала и Алик, напоминая космонавта в своем ледяном панцире, подошел ко мне, я не чувствовал ни рук ни ног от холода.
В подобные моменты он не спал неделями, слышал наш шепот за тридцать метров, скрывался и только ночной шорох, подобный шороху дикого кабана, выдавал его присутствие.
В один из нормальных периодов Алик поделился со мной своей конспирологической теорией.
"В созвездии Рака, - сообщил он мне, - живут больные онкологическими заболеваниями. Они прилетают к нам, чтобы вылечиться".
"Как," - отморожено спросил я.
"Они пьют нашу кровь и высасывают позвонковую жидкость".
"Но это же не вкусно", - еще глупее ответил я.
"Но я, когда ем рыбу, - ответствовал мой визави, - тоже всегда высасываю позвонок у рыбы".
Как выяснилось, он периодически следовал примеру жителей этого созвездия. Его племянник рассказал. что предыдущее попадание Алика в Александровку было спровоцировано соседом, к которому Алик подошел на улице с ножом и предложил поделиться позвонком.
Алик создал "Институт Кука", занимающийся изучением данной проблемы. Название не было связано ни с английским мореплавателем, ни с известной турфирмой. Куки - это летательные аппараты, на которых к нам прилетали жители созвездия Рака. Почетная должность замдиректора по научной работе была предложена мне, на что я с радостью согласился. Я просто не почувствовал приближение обострения.
В один из вечеров ко мне в гости нагрянул мой директор с сумкой полной "Мерло", легкого красного вина.
"В "Мерло", - пояснил Алик, - много позитронов, а они улучшают мозговую деятельность".
Тут-то я и понял. Меня предупредили, что питие сухого вина это признак наступления кризиса. Всячески поддакивая и успокаивая своего "руководителя", я отправил его спать.
Утром, когда небо только начало бледнеть, меня разбудил Алик.
Было совсем рано. К одиннадцати я должен был ехать на совещание в районо, посвященное окончанию учебного года. И спать я хотел ужасно.
"Валерий Дмитриевич, -услышал я, - дай стакан крови и позвонок".
Сонный я повернулся. На стуле сидел Алик с огромным разделочным ножом в руках.
"Алик, - пробурчал я, - приходи через час, еще рано, спать хочу".
"Хорошо,"- тихо ответил мой приятель и ушел. А я продолжил спать.
В семь утра я проснулся окончательно. На улице выла сирена, раздавались взволнованные голоса.
И я узнал. То ли не дождавшись моего пробуждения, то ли осознав ценность своего заместителя по научной части, Алик пошел к своему старшему брату и, решив не спрашивая его, получить искомое лекарство.
Старший брат Алика, Николай Николаевич, полтора месяца вместо меня пролежал в больнице с пробитым легким. Впрочем, он был мужчина не чета мне, крупный. Удар подобной силы пробил бы меня насквозь.
А Алик, пролежал в Александровке три месяца вместо привычных полутора.
Бригадир Жеррар с присущей ему скромностью как-то заметил, что был бы идеальным солдатом, если бы не его крепкий сон. Из-за него он проспал штурм Сарагосы. Впрочем, может он, как и я, с этим штурмом проспал и свою смерть. Хотя бы первый ее приход.
Я уехал из Усатово. В тот же год мои ученики сожгли школу. Институт Кука перестал существовать.
Лет через пять я встретил племянника Елены Николаевны и Алика и он сказал, что Алик ушел из дома и пропал.
Прошло много лет. Я вспомнил его. И мне немного грустно.

воскресенье, 19 декабря 2010 г.

Вера, Надежда, Любовь.

Всем нам присуще превратное представление о себе. Увидеть себя со стороны мы не в состоянии. Мы даже не знаем, как звучит для других наш голос, до тех пор, пока не услышим его записанным на магнитофон. Большинство людей даже не узнают его при первом прослушивании, но не признаются. Еще большее недоумение вызывает просмотр видеозаписи с вашим участием. По крайней мере, так было со мной.
Когда я первый раз увидел себя на экране, то был потрясен. Что это за тип с гнусным голосом и ужимками обезьяны?! Мир рухнул. Я вовсе не тот, каким себя представлял. Не Каа, не Маугли, даже не Табаки, приспешник Шер-хана… Бандерлог какой-то.
К сожалению, я этого не знал, когда мой друг зашел ко мне домой и предложил заработать деньги, участвуя статистом в съемках фильма.
На первом курсе я еще не умел распределять стипендию равномерно на весь месяц. Впрочем, не научился я этому ни на втором, ни на третьем курсе. Поэтому, хотя и с неохотой, но согласился.
Друга моего звали Виктор, но к середине первого курса об этом все забыли, настолько прочно прилепилась к нему его прозвище. Один из товарищей обратил внимание на то, что Витя, получив стипендию, не менее пяти раз на день навещал буфет. А в отхожем месте не появлялся. Объяснить это можно было только тем, что его организм перерабатывал всю потребляемую им пищу. Такой высокий КПД мог быть только у двигателя внутреннего сгорания. С этого момента Виктор перестал существовать. А у нас на курсе появился «Дизель». Впрочем, подобная участь не миновала и меня. В следствие некоторых обстоятельств и предрасположенности лезть куда не надо, я стал «Комиссаром».
Мы с Дизелем доехали на метро до «Мосфильма» и нас сразу взяли статистами на съемки фильма, посвященного первым месяцам знакомства В.И.Ленина и Н.К.Крупской. Рабочее название фильма, если мне не изменяет память, было «Вера, Надежда, Любовь».
Съемки проходили на Трехгорной мануфактуре, в «условиях, приближенных к действительным». Не знаю, как сейчас, а тогда Трехгорка еще сохраняла свой первозданный вид: красные кирпичные здания, планировка, сохранившая воспоминания о семействе Морозовых, даже оконные рамы выглядели как на старых фотографиях.
Первая сцена заключалась в том, что мы изображали бастующих рабочих, которым пришлось столкнуться с конной полицией и казаками, пытавшимися отогнать нас от заводоуправления. Естественно, мы с Дизелем старались как можно лучше справиться с возложенными на нас обязанностями. Когда вдалеке появились «казаки», мы сразу договорились, кто из нас с каким будет сражаться. «Казаки» были совсем настоящие – форма, шашки и даже нагайки. Правда, нас предупредили, что нагайки не настоящие, а из поролона. Это успокоило, но не погасило в нас боевой пролетарский пыл. Бороться с царизмом мы собирались по-настоящему. Когда «цепные псы самодержавия» приблизились к нам и стали имитировать разгон забастовщиков, мы с Дизелем со всем пылом революционной юности набросились на них. Должен сказать, что до этого случая с лошадьми я практически не имел дела. Только однажды в детстве мне удалось в каком-то парке проехаться на тихом, спокойном пони. А эти… Какие они были огромные! Может с перепугу, но мне до сих пор кажется, что крупы у этих битюгов были шире разложенного дивана. Но отступать было поздно.
Я подпрыгнул, вцепился правой рукой за луку седла, а левой попытался схватить «казачка» за шкирку и свалить его на землю. Не удалось. «Казак» оказался крепким. Он начал лупить меня изо всех сил «нагайкой», но я крепко держался за седло и его шинель. Не знаю, сколько длилось наше противоборство, но неожиданно «казак» огрел меня по голове ручкой нагайки и я осознал, что уж ручка-то у нагайки настоящая, деревянная.  В голове у меня зашумело, в глазах поплыли красные, зеленые и фиолетовые солнца и я понял, что подвожу своих боевых товарищей. Слабак… Эта мысль, похоже, и помогла мне продолжать удерживать в своих руках и «казака» и луку седла. Хоть так, да выведу его из борьбы…
В этот момент я услышал сдавленный голос Дизеля: «Комиссар, помоги!» Оглянувшись, я увидел, что моего друга зажали крупами две здоровенные кобылы, одна из которых, кроме того, наступила Дизелю, отчаянно лупившему своих противниц по бокам, на ногу. Я отпустил своего противника и попытался сдвинуть одну из лошадей. Куда там… Все наши старания разбивались о нежелание этих представительниц отряда парнокопытных двигаться. Они упорно стояли на месте. Боюсь, они раздавили бы нас обоих, но в этот момент кто-то прокричал в мегафон: «Стоп!»  и «казаки» тронулись.
Мы с Дизелем отошли в сторону и закурили. Мы были довольны. Как революционеры,  честно исполнившие свой долг.
К нам подошел наш третий товарищ и сказал: «Пошли обедать, нас накормят». Для наших пустых желудков не могло быть лучших слов.
После обеда в заводской столовой нас направили во двор, в котором уже стояли толпа статистов, какая-то темно-зеленая будка на колесах с запряженными в нее лошадьми и пожарные, поливавшие асфальт пеной, которая должна была изображать снег. Несмотря на декабрь, снега в тот год практически в Москве не было.
Подъехала камера и съемки начались. Предварительно нам объяснили, что сцена изображает арест организаторов стачки. Три полицая схватили двух наших товарищей и стали тащить их в будку, которая исполняла роль черного воронка. Мы же, в количестве двадцати человек, стояли молча вокруг и наблюдали.
Не знаю, то ли обед после двух дней поста вскружил мне голову, то ли сработало чувство справедливости, но мне показалось противоестественным, что двадцать человек покорно смотрят, как полицейские увозят их товарищей. Ведь они ради нас старались, шли на риск!
Я толкнул Дизеля в бок и неожиданно для самого себя выскочил на середину площадки.
Подбежав к полицейскому, скрутившему руки одному из актеров, я схватил его за загривок и попытался вырвать у него дубинку, которой он бил забастовщика. Но я забыл, что дубинка тоже была поролоновой. Когда я начал ее вырывать у противника, она начала неожиданно растягиваться. Так мы и стояли друг против друга, то растягивая дубинку, то отпуская ее. Не знаю, как выглядел я сам, но его лицо изображало крайнее изумление. Мы, задыхаясь, остановились и он прохрипел: «Отпусти, дурак, башлык оторвешь».
Я выпустил из рук дубинку и оглянулся вокруг. Никто не последовал моему примеру. Все так же, не шевелясь, стояли вокруг нас, но теперь все смотрели только на меня. Над площадкой стояла мертвая тишина. Мне вдруг стало жутко стыдно. Я махнул на них рукой, повернулся и пошел к выходу из Трехгорки. Я шел и мне казалось, что все вокруг смотрят на меня с укоризной за то, что сорвал съемки такого кино.
Возле входа в метро меня догнали Дизель и Лёлик, наш третий товарищ, и мы стали спускаться. Неожиданно Лёлик сказал: «А у меня тут дед живет неподалёку, зайдем, хоть поедим, заодно и проведаем». Поесть? Почему бы и нет…
Дед оказался во-первых прадедом, а во-вторых добрым и словоохотливым стариком. Он предложил нам вареники с картошкой и мы набросились на них, как будто обеда и не было. Когда Лёлик рассказал деду, что мы снимались на Трехгорке, дед оживился, пошел в другую комнату и вернулся с огромным растрепанным альбомом.
Лёлик же подмигнул нам и, сбегав на кухню, притащил всю кастрюлю с варениками. Он, зная своего дедулю, спровоцировал его на воспоминания, чтобы в это время мы смогли съесть все, что было у несчастного.
Пока мы, делая вид, что нам интересно, доедали недельный запас вареников, дед пустился в воспоминания. Оказывается, его отец работал на Трехгорке еще до революции. Битый час дедуля показывал нам своих родственников в костюмах из английского сукна, отдыхавших в бесплатном санатории для рабочих, устроенном Морозовыми, рассказывал о жизни рабочих при буржуях. А мы старательно поедали все, что Лёлик под шумок таскал с дедовой кухни.
Когда мы все съели, Лёлик, откинувшись спросил деда: «Деда, а чего ж вы революцию делали, если вам так хорошо жилось?»
Дед посмотрел на нас и, понизив голос, сказал: «А революцию делали пьяницы и те, кто работать не хотел».
До этой гнусной фразы, я испытывал понятную неловкость, что мы объедаем несчастного старичка. Но теперь я выпрямился и вздохнул свободно: «Вот, контра, сиди теперь голодный, гад».
Через час, заполненный дедовыми воспоминаниями, мы ушли от него и ночью я спал спокойно. Но за деньгами на киностудию я не пошел. Как-то не по себе было.
Фильм я тогда так и не увидел. Только лет через двадцать в каком-то ретро-показе  я увидел Трехгорку, Андрея Мягкова в роли Ленина и Белохвостикову – Крупскую.
Но Дизеля и Лёлика высматривать не стал. Пусть останутся такими, какими я их запомнил.

Post Scriptum.
К сожалению, сцена, в которой мы с Дизелем так доблестно сражались за дело революции, была забракована. Пока мы бились, как львы, один из статистов сидел на пригорке напротив заводоуправления и читал газету "Правда". И, что еще хуже, попал в кадр. В 1895 году! Вот, скотина!
 

суббота, 16 октября 2010 г.

Элегантный грабеж. Годовщина.

В этот день в 1906 году произошло самое оригинальное и элегантное ограбление городской кассы, совершенное в пригороде Берлина Кёпеник Фридрихом Вильгельмом ФОЙГТОМ, имя которого сегодня числят среди самых знаменитых мошенников мира. Немецкая столица на 100-ю годовщину самого знаменитого ограбления в своей истории даже устроила целый ряд мероприятий, которым дала название Кёпеникиада. А случившееся тогда вряд ли имеет равное себе в уголовной хронике по простоте и одновременно изысканности плана преступления и той лихости, с которой оно было осуществлено, выставив на посмешище не просто институты власти, а всю систему покорного подчинения ее внешним атрибутам. Преступник Фридрих Вильгельм ФОЙГТ к этому времени из 57 лет своей жизни более половины - 29 - провел за решеткой, что отнюдь не свидетельствует об его особом криминальном даре. 16 февраля 1906 года он вновь вышел на свободу, местные власти повсюду отказывали ему в работе как угрожающему общественной безопасности и морали, потому Фойгту приходилось жить на нелегальном основании и думать о собственном пропитании. А уж в чем он прекрасно разбирался, так это в психологии соотечественников, на чем и была построена все его афера. В нескольких магазинах он приобрел форму капитана (гауптмана) прусской армии и вышел на улицы Берлина. Встретив в полдень четырех солдат во главе с сержантом, он приказал рядовым следовать за собой, а сержанту велел доложить об этом в часть. Следом он остановил еще шестерых возвращавшихся со стрельбища со солдат, сел со всем своим войском на пригородный поезд, доехал до берлинского пригорода Кепеник и отправился к зданию городской ратуши. Выставив вооруженную охрану, он арестовал бургомистра, его секретаря и приказал казначею открыть городскую кассу. Все беспрекословно выполняли каждое приказание "капитана". Изъяв 4000 марок, Фойгт приказал одной группе солдат доставить арестованную им городскую власть в главное полицейское управление Берлина, другой ≈ оставаться на месте в течение получаса, а потом следовать в казарму. Сам же вышел, спокойно переоделся в укромном месте и исчез в неизвестном направлении. Спустя 10 дней его задержат, приговорят к очередным четырем годам, но пройдет полсрока, и император ВИЛЬГЕЛЬМ II помилует героя (это вновь станет событием национального масштаба), который под прозвищем капитана КЁПЕНИКА станет разъезжать по всему миру с рассказами о своем подвиге, напишет книгу, попадет как экспонат в лондонский восковый музей мадам Тюссо, сам обоснуется в Люксембурге, но все заработанное честным путем потеряет в годы войны и послевоенного раздрая. Его похоронят как нищего, и, по законам Люксембурга, власти давно должны были ликвидировать бесхозную могилу, но она сегодня превратилась в одну из достопримечательностей Великого герцогства, место паломничества туристов. А в Берлине у ограбленной ратуши установили памятник липовому капитану.